Инопланетянин в аквариуме: фиолетовая поэзия

Ирина Поволоцкая — литератор, художник, актриса, психолог, слепоглухая с детства, автор автобиографической повести «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю». В колонке «Инопланетянин в аквариуме» на портале «Особый взгляд» Ирина рассказывает о своем восприятии мира и об искусстве как способе терапии. В этой статье речь пойдет о поэзии.

Моими учителями Слова я могу назвать немногих... Лермонтов с его поэтической образностью, живостью и трагичностью мне ближе, чем Пушкин, которого я очень много читала и глубоко изучала его стилистику. Но строгий стиль Пушкина не сроднился с моей душевной организацией. Когда же я лучше поняла Лермонтова, его невероятная глубина гораздо сильнее захватила душу.

Омар Хайям и Руми — иносказательная тонкость и мастерство образов, чистота и скупость многослойных слов... Тонкая вязь мысли — можно потеряться в изящных лабиринтах картин из слов. На поверхности — простая мысль, но если понимаешь смысл, то неизмеримо глубокая и тонкая многослойность...

Это те, кто учил меня выражать мысли словами. Те, кто показал, что умение осознанно писать не инструмент, а орган писателя. Я никогда не думала, что буду писать что-то серьезное и большое. Хотя с детства много записывала стихов и коротеньких рассказиков. Первый стих я сочинила года в три, но записывать начала намного позже.

Детские и юношеские тетрадки были уничтожены лет в 16. Когда вдруг узнала, что то, что я считала своей личной тайной, скрытой от всех, таковой не является, и мои дневники читают посторонние глаза. Пережитое ощущение было мучительным, в порыве стыда и обиды я порвала и сожгла все свои тетрадки. С ними сгорела и первая любовь, заметочки и зарисовки из жизни... Много стихов было в уничтоженных дневниках, в письмах друзьям.

Долго потом я не писала, пережитое потрясение наложило отпечаток и на саму мою свободу самовыражаться... Только спустя годы я снова начала записывать стихи и вспоминать то, что было в старых тетрадях. Я записывала где попало и постоянно теряла листочки. Только позже стала более сознательно относиться к записям, собирала их в папку. Однажды на Новый год мне подарили большую красную тетрадь в клетку: бумага чуточку отсвечивала фиолетовым. Я переписала туда многое.

Школьные мои стихи, коричневая толстая тетрадь в линейку, в ней — переписанные начисто стихи... Я как-то показала ее моей классной руководительнице, любимой учительнице русского языка и литературы. А она попросила дать ей всю тетрадку почитать. Дала, хоть и неохотно, попросила никому ее не передавать. Там много было — о любви, о природе и просто строчек-мыслей.

Через неделю классная попросила остаться после уроков для того, чтобы поговорить. Пришла к ней в класс, а там моя Раиса Ивановна и незнакомая женщина.

— Она редактор «Литературной газеты», хочет поговорить про твои стихи.

— Ой, вы их дали кому-то, а как же «по-секрету»?..

Женщина (ее имени я не помню) вмешалась.

— Стихи хорошие, зачем их прятать? И их читала не только я.

Я смутилась, свои стихи тогда я показывала только самым близким подругам.

— Я попросила Евгения Евтушенко почитать и высказаться. Он написал тебе пару строчек, посмотри.

Я перелистала страницы, в самом конце, где последний стих, не моим почерком было написано: «Пиши, пиши больше! Читай, но — не предавай себя, свою искренность, не бери других, как маски! Е. Евтушенко».

Разговор с литредактором был долгим, про поэтов, про книги, про то, как писать и зачем писать. И про искренность и фальшь... Конечно, я до этого и после читала, читала очень много. Но моими кумирами тогда были Хайям, Лермонтов, Бальмонт, Шекспир, Горький. Из-за юношеского максимализма очень многое воспринималось совсем не так, как оно выглядит при трезвом осмыслении. Евтушенко я читала, кое-что нравилось, другое — нет. После разговора — пошла и взяла томики Евтушенко, Мандельштама и снова Лермонтова, заново перечитывала молодого Маяковского и Горького. Пробовала вслушаться в строчки Есенина (которого так и не полюбила).

Не знаю, изменило ли это событие что-то в моем отношении к слову, но эпизод жизни действительно оказался значимым. Я стала смелее показывать свои творения окружающим. И сейчас с благодарностью вспоминаю строчки, написанные Евгением Александровичем, он нашел время посмотреть детскую по сути тетрадь, и — написал мне. Светлая память!

Я много читала русскую и зарубежную литературу, изучала теорию стихосложения. Учила и разбирала стихи современных поэтов, находила (и отбрасывала порой) какие-то схемы, идеи, стили. Полюбила краткость хайку Басе и Исы, резкость Бродского и Хармса. Многому научилась у Джангирова. И всегда помнила про «маски». Не подражала, искала свое.

Я не являюсь профессиональным поэтом, но уже накопилось достаточно много стихов, чтобы издать к Новому году отдельный сборник, который будет называться «Фиолетовая поэзия». Бывало, что мне советовали «для рифмы» и «чтобы не резало ухо» менять слова и целые строчки. Я пишу стихи так, как ощущаю — ведь не просто так подбор слов, деления строк и наличие рифмовки имеют значение для передачи смысла. Поэтому и хочу зафиксировать их в поэтическом сборнике так, как написалось изначально.