«Я вижу сердцем и рисую мечты»: Ирина Поволоцкая о живописи

Ирина Поволоцкая — слепоглухая актриса, литератор, художник и психолог — более 10 лет выставляет свои картины в музеях, театрах, библиотеках, правительственных, учебных и банковских учреждениях России и Европы. Большинство ее картин находятся в частных коллекциях по всему миру, а также в Доме-музее Щепкина и Королевском институте глухих «Кенталис» (Нидерланды). В этом году Ирина получила диплом за участие в международном фестивале «Другое искусство» в Пскове с персональной выставкой «Фиолетовая экспрессия». В своей колонке она рассказывает о том, как создает свои картины и что ей в этом помогает.

Мне как поэту свойственна естественная склонность к рисованию. Как говорили древние китайские мудрецы, «живопись — это обретшая форму поэзия», или, перефразируя высказывание австрийского живописца Эгона Шиле, каждый поэт должен быть художником.

Я рисую с очень раннего детства. Несмотря на врожденную катаракту, до трех лет я видела более-менее хорошо. Помню, как-то я сидела и пыталась рисовать. «Хочется нарисовать лес... Волка в лесу...» — думалось мне. В те годы рядом постоянно был мой Ангел, да, настоящий такой Ангел, хотя для меня тогда он был просто необычным другом: он многому научил меня за тот короткий период. И вот он спросил: «Почему волк?» Я ответила: «Потому что волк — как собака, но не глупая собака». Он засмеялся и сказал: «Ладно, просто рисуй. Ты знаешь, как выглядит волк, — не бойся, просто веди карандашом. Все получится».

Но у меня не получается. Карандаши тупятся, а грифели ломаются прямо в точилках. Я рисую синие деревья, потом коричневые огромные цветы, потом красных птиц в небе. Потом фиолетовым карандашом рисую поверх всего спираль. «Очень жизненно», — произнес Ангел серьезно, и глаза его уже не улыбались. — Когда рисуешь — главное идти за тем, что чувствуешь, а не за тем, что думаешь. Потому что когда думаешь, то рисуешь то, что «правильно» для всех, но не обязательно правильно для жизни.

Я молчу. Лучше слушать, потому что вопросы обычно или остаются без ответа, или он поворачивает вопрос так, что мне самой становится смешно. И он продолжил: «Если даже ты рисуешь домик, ты не должна рисовать его так, как рисуют все. Потому что настоящий домик — это то, что ты чувствуешь о себе сейчас». Я беру новый лист бумаги и рисую... цветок. У него разной длины лепестки, и листья не похожи на листья растений.

И тогда он сказал фразу, которая оказалась пророческой, и глубину которой я пытаюсь осознать до сих пор: «Закрывая глаза, помни, что мир никуда не исчезает. И если рисуешь, то рисуй только то, что чувствуешь, иначе незачем рисовать».

Волка я нарисовала позже. Этот рисунок даже сохранился. Но больше я никогда не пыталась рисовать волков.

После операции на глаза в четыре года мой мир перестал быть прежним, но до отслойки сетчатки я еще как-то могла видеть. И тот мир был для меня ярким, сочным, неразделимым. Внутреннее и внешнее дополняли, поддерживали, раскрывали друг друга... Тот небольшой остаток зрения, что был, позволял мне самой выбирать краски и сюжеты, любоваться картинами великих художников, и по ним я сама училась рисовать. Тогдашние мои картины были больше фантазиями на тему природы. Я не любила рисовать людей или животных, как и натюрморты. А картины сейчас — отражение того, что я помню, видела, ощущаю и переживаю в явном и неявном мире. Это то, что я ношу в своей душе — когда сплю, бодрствую или мечтаю.

Как художник я училась наблюдать с раннего детства. Рисуя, я понимала, что и как выглядит, мне часто даже не хватало красок. Сейчас, когда я не могу ориентироваться на визуальные образы даже при ярком свете, этот опыт помогает. Оказалось, что можно рисовать, используя всего 12 цветов: семь цветов радуги, белый, черный, коричневый и иногда золотую и серебряную краски. Можно даже тремя цветами: черным, белым и красным. Краски и карандаши мне помогают расположить в конкретном порядке, и я приучила себя класть тюбики на место, чтобы потом не путаться. Хорошая чувствительность рук позволяет мне рисовать кисточками, но часто я рисую просто руками. С опытом я научилась чувствовать размеры холста, соизмерять пропорции изображаемого. Раньше мне нравились небольшие форматы, миниатюры, я и не думала, что смогу рисовать большие картины. Но когда мне заказали очень большую картину, то я приняла этот вызов, и у меня получилось. С тех пор я рисую на больших холстах с удовольствием. Они дают простор творчеству, и пространство картины не так быстро заканчивается. И я рада, что смогла сделать большой триптих «Берегини» для Дома-музея Щепкина.

Сюжеты картин — это всегда спонтанное творчество. Я не прорисовываю заранее то, что хочу нарисовать. Просто беру краску, делаю первый штрих, и картина рисует себя сама. Как-то на одной из творческих лабораторий я выложила из пластилина контур лица стоявшего рядом человека, ни разу не видя его. Все удивились необычной схожести, а я была удивлена, наверное, больше всех. Воистину, возможности человека не ограничены физически. Одно из основных моих направлений в живописи — это"внутренний портрет«. Я эмпатически чувствую внутренюю суть человека и отображаю ее в той или иной форме, обычно это некая сюжетная абстракция.

Я не могу повторить ни одну свою картину. Моя техника позволяет рисовать как в один слой, когда все практически рисуется за один раз, а потом дорисовываются только отдельные элементы, так и в несколько слоев, когда я хочу добиться определенного эффекта. Я рисую в разных стилях, направлениях и жанрах. Это и авангардизм с его множественными стилями, особенно такими как абстракционизм, импрессионизм, экспрессионизм, космизм, минимализм. Это, конечно, и классический пейзаж, и китайская «живопись идеи», про которую я напишу отдельно. Я постоянно экспериментирую — с появлением новых инструментов и материалов это стало возможным. Недавно я начала серию картин объемной живописи с использованием специального художественного пластилина.

Краски внешнего мира мне практически недоступны. Я не вижу многих цветов — просто не отличаю один от другого, да и формы предметов, расстояния до них, их объем уже недоступны моим глазам. Но я не могу жить без живописи, поэтому, несмотря на физические ограничения, я ищу возможности. Не перестаю учиться у окружающего мира его величию и красоте. Считаю, что до конца постичь тайны души, например, дерева, которое рисую в лесном пейзаже (а если глобальнее — его потаенной жизни), невозможно, поэтому я лишь ученик, подмастерье у Мастера Природы. Испытывая радость, трепет, восторг, стараюсь перенести эти чувства на холсты и, возможно, сделать жизнь чуточку, самую малость, лучше. Я родилась, живу, борюсь. По сути, это мало кому должно быть интересно. Но если мои картины привлекли внимание, зацепили, значит, все не зря, и я смогла принести в этот мир нечто.

Живопись может быть арт-терапией. В сложные моменты я рисую. Рисунки тогда обычно очень затемненные, много темных красок уходит, но это только первый этап. Закончив одно, мрачное, ищешь, как переработать так, чтобы изменилось состояние. Карандашное можно ластиком отработать, а краски — черный фон очень хорош для ярких работ.

Я не могу оценивать свое творчество визуально. Такую оценку дают близкие, друзья, зрители на выставках. Мне интереснее сам процесс рисования, я не переживаю о том, что не вижу результат своей работы. Когда я только начала выставлять свои картины в стиле импрессионизма, то меня сравнили с Ван Гогом. Это было неожиданно и вдохновительно, учитывая еще, что это мой любимый художник. Ван Гог как-то написал своему брату: «Что я такое в глазах большинства? Ноль, чудак, неприятный человек, некто, у кого нет и никогда не будет положения в обществе, — словом, ничтожество из ничтожеств. Ну что ж, допустим, что все это так. Так вот, я хотел бы своей работой показать, что таится в сердце чудака, этого ничтожества».

Я безмерно благодарна близким, друзьям, и всем кто меня поддерживал и поддерживает в моем творчестве.

Другие тексты Ирины Поволоцкой читайте в ее авторском блоге «Инопланетянин в аквариуме» на портале «Особый взгляд».